Далее: Пик Инвалидов Уровень выше: Горное путешествие по Памиру Назад: Вниз по леднику Федченко Содержание
Согласно прежним расчетам всех компетентных русских и немецких участников экспедиции, наивысшая гора Российской империи должна была находиться не в Сель-Тау.49 Это должна была быть гора высотой 7130 м в Заалайском хребте, которая до недавнего времени называлась пиком Кауфмана, но теперь была переименована в пик Ленина. Восхождение на него было одной из самых важных наших задач.
Наша июльская атака с юго-востока, от Кара-Куля, остановилась от него еще довольно далеко. Благосклонная судьба предохранила нас от серьезного штурма: мы все равно не смогли бы оттуда достичь горы, причем точно узнали бы это только за день до восхождения на нее. Было ли больше шансов с юго-запада, от Алтын Мазара? Также и здесь 70 км по прямой отделяли нас от нашей цели - 70 км лабиринтов гор и долин; также и здесь мы ничего не знали о возможностях восхождения на саму гору, которые только тогда могли попасть в сферу наших рассуждений, когда мы продвинулись бы вперед к ее подножию. Трудности восхождения дополняются трудностями изыскания путей подхода, когда собираются взойти на высокую гору такого сорта в неизвестной местности одновременно с первыми разведывательными географическими работами.
Но все же мы с уверенностью считали, что на этот раз достигнем большего успеха. Ибо мы открыли с "Гранд Жораса" из долины Кара-Джилги большой ледник, который берет начало в главном хребте Заалая между двумя вершинами, принимавшимися в расчет как наивысшие, пиком 2 и пиком 3,50 течет сначала прямо на юг, затем сливается с другим, также очень большим, приходящим с юга ледником, круто поворачивает на запад и стекает, вероятно, по долине Саук-Сая. Тот, в свою очередь, впадает недалеко от Алтын Мазара.
Вершина пика Ленина имеет высоту 7130 м. Эта высота намного ниже той, что была достигнута в Каракоруме и в Гималаях, в частности, на Эвересте. Тем не менее, атмосферное давление там уже существенно ниже пол-атмосферы. За два с лишним месяца мы постепенно привыкли к работе на все больших высотах, а в дальнейшем к бесконечным ледовым походам в холодные высотные лагеря и к холоду вообще, так что по этому пункту мы были в себе уверены настолько, насколько вообще можно быть уверенным в собственной физической выносливости, зависящей еще и от некоторых других, не слишком понятных факторов. Мы явственно видели первые признаки осени - много свежего снега, который опускался далеко вниз на северных стенах Сандала и Музджилги. Пожалуй, мы сознавали, что это переломное время, хотели совершить еще кое-что на ледяных высотах; но, несмотря на это, были позже поражены трудностями, которые там наверху были нам уготованы непомерным холодом. Тем, что мы в конце концов все же достигли своей цели, мы обязаны именно определенной стойкости, которая повсеместно направлялась на выдерживание тягот.
В Алтын Мазаре, этом необычном оазисе посреди каменной пустыни Мук-Су, мы начали теперь, в середине сентября, снаряжаться для решающего выступления. Борхерс из-за его еще не заживших ран вынужден был, скрепя сердце, отказаться от участия в этом мероприятии, для которого, естественно, имело значение все наше воодушевление. Русская альпинистская группа должна была ехать домой: она состояла из выдающихся членов российского правительства, чьи временные сроки, конечно же, были сжатыми. Таким образом, только Алльвайну, Шнайдеру и мне было даровано предпринять эту попытку. Д-р Нёт, чьи научные задачи вели в Саук-Сай, и Л. А. Перлин, который хотел некоторое время сопровождать нас просто из интереса, присоединились к нам. Трудной, как всегда, была проблема с носильщиками, теперь важная вдвойне, так как для нас от этого зависело особенно многое. Все наши горные таджики единогласно заявляли, что хотят домой любой ценой. После продолжительных переговоров и обещания круглой суммы рублей некоторые еще остались в экспедиции, когда их последняя отговорка под предлогом, что у них нет обуви, потеряла убедительность, потому что мы отдали им наши запасные горные ботинки. Наших двоих носильщиков, сравнительно полезных людей, звали Дарио и Бодор, они происходили из глухого ущелья Бартанга. Все время они мучились тоской по родине, и единственным мгновением, когда однажды они просияли от счастья, было то, когда мы, наконец, сказали им: "Завтра вы можете идти домой".
18 сентября в полдень мы вышли из Алтын Мазара. Дорога, очень хорошо натоптанная поблизости от кишлака, вскоре потерялась, мы очутились в ущелье и дальше ехали верхом без тропы по грубому щебню ручья между глухими скальными стенами. Ручей течет то вплотную к правой, то опять вплотную к левой гладкой скальной стене, так что нам ничего не оставалось, кроме как переезжать через него снова и снова. Водная техника наших носильщиков была достойна восхищения. Им приходилось сверх того еще и перетаскивать сопротивляющегося барана. Вечером мы поставили наши палатки под сильно размытыми старыми моренными стенами в месте, где когда-то давно искали золото.
19 сентября к обеду мы пришли в Ран - киргизское пастбище перед теснинами основной долины. Киргиз-"проводник", которого мы наняли в Алтын Мазаре, наврал нам, что здесь якобы кончается последняя трава и последние дрова, и двигаться дальше на лошадях якобы невозможно. Когда Нёт и Алльвайн с возвышенности разведали, что впереди все еще очень хорошо, сегодня было уже слишком поздно для дальнейшего перехода. Таким образом, только 20 сентября мы достигли урочища Кузгун-Токай, "Лес Воронов". Здесь было все, что нужно для прекрасного лагеря: чистая вода, дрова и пастбище. Позже мы исключительно оценили его в целом "идиллические свойства", когда отдыхали там после возвращения с пика Ленина. Единственным недостатком было то, что он находился лишь немногим выше 3000 м, более чем на 1000 м ниже, чем соответствующий базовый лагерь в долине Кара-Джилги. Перепад высоты более 4000 м отделял нас здесь от вершины пика Ленина (см. рис. 30, рис. 31).
Нельзя было терять ни минуты времени. На следующий же день, 21 сентября, мы отправились в путь. Мы взяли для самих себя и для двоих носильщиков на 5 - 6 дней провианта, две высотных палатки: одну для себя и одну для носильщиков, спальники и палаточный чехол. Груз мы поделили с носильщиками. Перлин пока еще шел с нами. Мы шагали на восток по бесконечным осыпным полям почти ровной долины. Вокруг валялась масса рогов козерога, в том числе совсем еще свежих, множество медвежьих следов и остатки их трапезы. Довольно далеко на востоке слева уже спускался невероятно разорванный ледник, раздробленный на страшные сераки. В остальном долина с ее желто-серыми склонами представляла мало интересного. В середине дня нашего быстрого продвижения вперед мы встретили небольшое препятствие. Водные массы ледникового стока катились у нашего берега вплотную к гладкой крутой скальной стене, нам пришлось облезть этот прижим сверху по скалам. Наконец, в 3 часа дня мы подошли к огромному покрытому моренным чехлом языку какого-то, очевидно, очень большого ледника.51 Своей ледовой массой он заполнял всю долину. Мы уже обрадовались, что достигли главного ледника, который немного далее к востоку должен был, как мы надеялись, повернуть на север. Предвкушая это, мы весело забрались наверх по сероватой скользкой осыпи, не без того, чтобы перед тем еще раз перейти вброд ручей, который вырывается здесь, большой и холодный, из ледникового грота. Там, наверху, нас постигло разочарование. Мощный ледник, и правда, спускается здесь с севера, но он всего лишь перекрывает долину, за ним она снова совершенно бесснежна и на многие километры на восток заполнена галькой. Между камней блестит речное русло, которое вдали вытекает из следующего ледника, а затем снова исчезает подо льдом первого ледника, на котором мы сейчас стоим. Мы уже с трудом верили в то, что следующий ледник - это ожидаемый главный ледник. Мы прошли еще до середины бесснежной зоны между двумя ледниками и встали лагерем под очень специфически размытыми на невероятные желоба, камины и башни стенами старой морены. Здесь бежал маленький ручеек, приятно отличающийся своей чистотой от желто-серой грязи большого ледникового ручья, 3800 м.
На следующее утро мы подошли к очередному леднику, который так же внушительно, как и первый, запирает долину громадной ледовой массой своего покрытого осыпью языка, и было так же неизвестно, что мы за ним увидим. Когда мы немного прошли по нему вперед, то увидели, что и правда, с севера еще раз спускается боковой ледник, но что мы уже находимся на монолитном теле ледника Северный Саук-Сай. До того места, где он окончательно поворачивает на север, правда, все еще остается около 5 км. Но мы нашли широкую промоину между скалами и льдом, по которой относительно хорошо продвинулись. Собственно, скорее наугад мы стремились затем подняться по маленькой долинке налево на большую старую морену. Здесь, если повезет, мы могли бы по вполне легко проходимой местности срезать большой поворот ледника, который из-за его разломов потребовал бы от нас много труда и времени. Только когда маленький ледник с северо-запада своей ледовой массой преградил дальнейший путь, мы опять пошли правее, ближе к центру большого ледника. Теперь мы уже держали направление прямо на север, к главному хребту Заалая. Здесь мы остановились на обед между двумя моренами, которые и тут, как было на леднике Федченко, подобно железнодорожным рельсам следуют направлению движения ледника по всей его длине. Перлин, который шел с нами уже на целый день дольше, чем сам же планировал, здесь повернул назад. К сожалению, пик Ленина ему отсюда еще не было видно. Мы шагали дальше на север, в неизвестность. Весь ледник Северный Саук-Сай мог быть около 25 км в длину, из них добрые 20 км в направлении с севера на юг. Всю вторую половину дня мы ковыляли там уже вверх-вниз по морене, так как поверхность самого ледника была слишком неровная. Без того, собственно, чтобы демонстрировать множество трещин, он был большей частью исключительно изрезан промоинами, испещрен большими замерзшими ледниковыми озерами и расчленен глубокими длинными долинами.
В 5 часов дня мы заметили на дальнем плане седловину,52 которая, очевидно, находилась уже в главном хребте Заалая и перед которой ледник вроде бы заканчивался. Настало время присматривать место для ночевки. Мы перешли по голому льду на орографически левый берег, где на высоте 4600 м поставили палатки под трескающимися сераками. Вечером мы долго дискутировали о том, где теперь, скорее всего, находится пик Ленина.
23 сентября мы с самого начала попали в беспорядочный лабиринт сераков и трещин. Сброс круто сползающего справа ледника надвигался здесь на основной ледник, нам надо было его пересечь, чтобы оказаться в центре, где точно был путь дальше. Пока мы снова оказались на правильном пути, прошел добрый час, так как при ледолазании почти каждый раз приходилось ставить носильщикам ногу в глубоко вырубленную ступень. Однако затем дорога вверх пошла быстро и без остановок, частично снова по морене, частично по уже наконец проходимому в этом месте леднику. Гребень к западу от седловины, непрерывно повышаясь, постепенно перемещался в наше поле зрения и, казалось, уходил в бесконечность. Он завершался чрезвычайно внушительной фирновой вершиной, которая глухой ледовой стеной обрывалась на ледник. Нас озарила догадка: вот он, пик Ленина! Но ведь, согласно нашему опыту, он должен был находиться по другую сторону от седловины?
От одной мульды к другой ледник теперь поднимался все больше и больше, встречающиеся трещины создавали нам сложности, гладкий, как зеркало, водянистый лед покрывал его на большое расстояние. В верхней фирновой мульде, на последней гальке, которую еще можно было найти по сторонам, мы подождали носильщиков, шедших с тихими стонами далеко позади нас. Их надо было оставить здесь, на высоте 5200 м. На все более крутом подъеме к седловине становилось также все больше голого льда, это было бы слишком сложно для носильщиков, у которых не было ни практики, ни хороших кошек. И кроме того, нам также казалось целесообразным не подвергать их наверху на седловине безусловно ожидаемому нами большому холоду.
Теперь мы попытались втолковать нашим носильщикам, что они должны здесь нас ждать до нашего возвращения через два дня. Хотя никто сам не говорил на языке другого, все же мы выучили некоторые крохи таджикского, а носильщики - некоторые слова из немецкого, помогал также язык глухонемых, так что взаимопонимание до сих пор достигалось вполне хорошо. Мы оставили носильщикам палатку, провиант, примус и горючее. Затем мы надели наши рюкзаки со спальниками, палаткой, палаточным чехлом и провиантом на два дня и пошли вверх на седловину. Потрясенные носильщики полными ужаса глазами смотрели нам вслед. Они не в состоянии были понять наше поведение.
По пути справа и слева от нас высились невероятные ледовые стены большой крутизны и необозримой, безнадежно однообразной формы. К тому же погода была так себе, сильный ветер и рассеянное освещение, совсем без теней, не слишком привлекательна, чтобы подниматься в высотный холод. Мы шли таким образом два часа, сначала по голому льду, затем по фирну, а под конец еще некоторое время тропя по глубокому снегу, все время имея перед глазами седловину в главном хребте Заалая. В 5 часов дня мы взошли на седло.53 Нам открылась бескрайняя перспектива. Глубоко у наших ног Алайская долина, широкая зеленовато-желтая равнина, за ней маленький и далекий, лишь с немногими снежными шапками, Алайский хребет, все это в необычном вечернем освещении.
Здесь мы хотели провести ночь, и потому осматривались на предмет подходящего места для лагеря. Найти таковое было нелегко, так как вся территория равным образом подвергалась южному ветру, крепко свистевшему на высоте перевала, и западному ветру, который, различной силы, встречается на Памире всегда и везде. Мы в некоторой мере могли защититься от южного перевального ветра, спустившись на несколько метров на север, на ту сторону, и так как именно в этот момент на мгновение стих западный ветер, мы решили, что нашли между двумя трещинами как раз подходящее место. Мы натянули и закрепили нашу палатку на ледорубах и кошках, которые сразу же прочно вмерзали в твердый фирн. С наступлением ночи на нас налетел западный ветер. Наша маленькая задубевшая палатка хлопала на ветру, снег с шумом спрессовывался о крышу и оставался лежать на ней толстым слоем, перед входом палатки образовался снежный надув, засыпавший все наши вещи. Снег даже задувал в палатку и очень назойливо хлестал нас по головам.
Как ни был приятно мал вес нашей палатки, и какое, можно сказать, удобное убежище ни предоставляла она нам в течение прошлых недель, но здесь, наверху, на высоте 5820 м, еще и в такое время года, она не могла полностью отвечать нашим требованиям. Мы полностью заняли ее своими спальниками, все остальное - примус, провиант, фотоаппарат - пришлось оставить снаружи. Даже приготовление пищи, заключающееся всего лишь в попытке заварить чай - задача, которой Алльвайн занялся больше из увлечения, чем с целью достижения успеха - должно было производиться снаружи, оставаясь весьма нерациональным мероприятием, несмотря на все попытки сохранить тепло примуса, направляя его вниз и в стороны, как хорошо примус ни оправдывал надежды здесь наверху. Палатка, представляющая исходный пункт для восхождения на такую высокую гору, должна быть настолько большая, настолько, я бы сказал, комфортабельная, чтобы можно было в ней варить, а также обуваться. Когда уже потом, в полном снаряжении, выходишь наружу на холод, то можно сопротивляться ему гораздо лучше, чем когда холод забирается под одежду еще во время закутывания в нее. Вопрос питания зависел от обстоятельств. Получение жидкости представляло большую сложность. Чай, только что разлитый по кружкам, снова мгновенно остывал, а во время приготовления пищи пальцы замерзали так, что невозможно было долго этим заниматься. Из-за нехватки жидкости у нас был плохой аппетит, а потому слабый интерес к ассортименту блюд. Мы ели колбасу и немного вяленого мяса, которое мы, благодаря Борхерсу, еще сэкономили для этого мероприятия. Уже само искусство продолжительного обгрызания полностью высушенного куска мяса делало эту вещь вкусной. Вдобавок мы грызли армейские сухари, называемые походными хлебцами, которые никогда не изменяют свою консистенцию, так как уже настолько сухие от природы, что вообще не могут замерзнуть и потому никогда не надоедают. После этого давали еще немного рождественского пудинга, но даже и этот всегда желанный в высотных лагерях деликатес, запечатанный в прекрасных, слегка вздувшихся от высоты консервных банках, замерз и стал очень твердым, так что потреблялся лишь в небольшом количестве. Кроме того, нас радовало, когда удавалось отлынивать от работы любого сорта, в том числе от приготовления и поглощения пищи, а также если удавалось натянуть на себя спальник до самых ушей, не столько от высоты, сколько от холода. Спальник и здесь великолепно сохранял тепло, хотя парусиновый полог от него мы оставили внизу из соображений экономии веса. Таким образом мы лежали, слушая свист ветра и ожидая, когда он сорвет оттяжки палатки, и только время от времени вскакивали стряхивать накопившийся снег с крыши, чтобы крыша, которая и так была не очень-то высока, не слишком сильно свисала нам на лицо.
Никогда еще неопределенность в местонахождении пика Ленина не была большей, чем этим вечером. Действительно, во время подхода вверх по леднику именно слева мы видели огромную гору. Мысль о том, что это пик Ленина, напрашивалась сама собой, на этом же настаивал и Шнайдер. Однако, не мы ли со стороны Кара-Джилги в конце концов посчитали, что наивысшей является гора именно к востоку от нашего перевала? Не говорила ли также и географическая карта, что именно от пика Ленина ответвляется водораздел на юг? Не могла ли еще более высокая и прекрасная вершина находиться к востоку от нашего лагеря, скрытая за крутой фирновой стеной? После бесконечных дебатов мы договорились подниматься завтра на восток.
Спокойно, время от времени засыпая, провели мы ночь. Наши термометры не выжили в разнообразных передрягах экспедиции. Теперь у нас остался только маленький инструмент, прикрепленный к циферблату барометра. Он показывал только до -23o, и ртуть глубоко втянулась в резервуар, хотя он лежал в палатке рядом с моим спальником. Алльвайн начал исполнять свою полную страданий должность повара, и только с очень большим трудом ему удалось произвести на каждого по полчашечки чаю, имевшего к тому же специфический неприятный вкус. Натягивание ботинок, ставших колом, как железная труба, было мучением. Один за другим мы выползали на страшный холод, совершали там свой туалет, затем пытались немного согреться энергичной беготней вокруг палатки взад-вперед, но вскоре безнадежно сдавались на холодном ветру. В 7 утра мы все были готовы к выходу и начали подниматься по фирновому гребню к востоку от седла. Снег, сначала создававший впечатление прекрасного жестко зафирнованного гребня, дальше по мере увеличения крутизны вскоре стал рыхлым, и опять пошла большая тропежка. Тем не менее, через добрый час мы достигли узловой точки - "Углового Столба",54 который был смещен далеко на север, 6100 м. Отсюда, с высоты гребня, был такой вид на построение Заалайского хребта, лучше которого нельзя было и пожелать. Все, что до сих пор было для нас неоднозначным, теперь ясно лежало перед глазами. Мы видели, как хребет большой пологой дугой вел к горам, расположенным далее к востоку, к Кызыл-Агыну, с его очень необычным, равномерным, плоским, ведущим на восток вершинным гребнем высотой примерно 6800 м. Мы видели на юге, гораздо выше нас, "Большой Конус",55 и мы видели, что высокая гора на западе значительно превосходит все остальное, что еще находится в главном хребте Заалая. Тут, наконец, мы со всей ясностью обнаружили, что шли по неверному пути и не в ту сторону. Сделав такой вывод, мы спустились назад, не проронив об этом и пары слов. Нам всем само собой стало ясно, что следующую ночь мы опять проведем в высотном лагере на восточном седле пика Ленина, а на следующий день приступим к решающему штурму.
Странное это было ощущение - в 10 утра сидеть в палатке, в такой чудесный день для восхождения, на какой сейчас, уже осенью, вряд ли можно было рассчитывать при столь переменчивой погоде, и смотреть, как солнце на гребне пика Ленина постепенно взошло и, наконец, снова исчезло. Теперь у нас было достаточно времени, чтобы понять, в каком внушительном месте стояла наша палатка. Маленькая фирновая терраса несколькими метрами ниже переходит в крутую ледовую стену. Та простирается вверх вплоть до собственно северной стены пика Ленина, которая, можно смело сказать, с постоянным уклоном возвышается на 4000 м от уровня Алайской долины. Пожалуй, лишь тот мог получить представление об огромных масштабах северной стороны этой горы, кто, как мы, стоял посередине и через непередаваемо ужасные сбросы смотрел вниз. Если смотреть на пик Ленина из Алайской долины (ср. рис. 32), с расстояния в лучшем случае 30 км, то он уже теряет свою мощь. Особенностью его, лежащего в хребте на дальнем плане, является единообразие, которым Заалайский хребет действует на наблюдателя как целое, и, пожалуй, только когда зайдешь так далеко по леднику, образованному падающей с северных склонов ледовой массой, что окажешься непосредственно у подножия этой стены, тогда получишь то впечатление, которое наполняло нас здесь наверху. С южной стороны все так же. Пик Ленина совершенно спрятан на дальнем плане ледника, его впервые замечаешь только тогда, когда 2000-метровая ледовая стена внезапно вздымается перед тобой. Потому также было очень трудно, практически невозможно так сфотографировать его снизу с какой-либо стороны, чтобы изображение хоть в какой-то степени соответствовало действительности.
Быстро наступили вечер и ночь. Ветер чуть меньше трепал палатку, и мы спали лучше. Утром термометр внутри палатки показывал всего -18o. Мы учли вчерашний опыт - всю ночь грели свои ботинки в спальниках, при этом просто лежа на них сверху. Таким образом они стали очень мягкими и эластичными, легко обувались, и ноги уже не становились совершенно ледяными с самого начала. Далее, мы отложили время подъема и выхода до тех пор, пока согревающие лучи солнца не осветили нашу палатку. Хотя оно взошло из-за горного хребта на востоке только в 8 утра, все же мы ощутили его существенно оживляющее и согревающее воздействие. Мы надели все теплые вещи, какие были у нас в рюкзаках - кроме обычной плотной одежды и штормового костюма, точно так же необходимых в пургу и в Альпах, еще хлопчатобумажное трикотажное нижнее белье. Для защиты ног от холода у нас были толстые портянки, которые наматывались поверх ботинок, а сверху надевались кошки, одновременно поддерживающие портянки. Конечно, кошки тоже имели свой недостаток, так как ремешки в каком-нибудь месте обязательно давили на ногу и затрудняли кровообращение. Однако они были нам совершенно необходимы, так как фирн был жестким и гладким, а наш маршрут в некоторых местах был очень крутым. Рюкзаки у всех были очень легкие. У меня был фотоаппарат, который, к сожалению, от холода уже не работал, и барометр, который вследствие предъявляемых к нему требований был большой и тяжелый. У Алльвайна был палаточный чехол, чтобы отдыхать на ветру, и вообще, на всякий случай, у Шнайдера - немного провианта, в основном конфеты, которые мы, как ни странно, ели охотнее всего, шоколад и сухофрукты.
Таким образом, 25 сентября, на пятый день с момента нашего выхода с Кузгун Токая, в 820 мы покинули наш лагерь на восточном седле, 5825 м, и начали подъем по хорошо зафирнованному снегу восточного гребня пика Ленина. Надо отметить, от наивысшей точки нас отделял еще перепад высоты 1500 м, это совершенно обычная производительность подъема по альпийским меркам. Однако по центральноазиатским меркам это означало, разумеется, большее, так как здесь темп по мере подъема на высоту, безусловно, будет замедляться, причем заранее неизвестно, насколько трудно дадутся последние пара сотен метров, когда вымотался от продолжительного подъема вплоть до уже достигнутой высоты. Нам на эти 1500 м потребовалось немного больше 7 часов, включая, естественно, время на привалы, что дает среднюю скорость чуть больше 200 м в час. Но так как скорость в верхней части, конечно, была гораздо меньше, то в нижней части нам надо было держать очень приличный средний темп. Этот наш темп показал, что просто пребыванием на больших высотах мы приучили свой организм к недостатку кислорода.
На первом крутом взлете гребня, по которому мы поднимались, оказался непрочный наст, который проваливался, так что пришлось тропить. Это было единственное такое место. Дальше широкий гребень, постоянно переметаемый сильным ветром, был жестко зафирнован, так что наши кошки лишь изредка оставляли сколько-нибудь заметный след. В качестве примера подобной местности, я хотел бы сравнить этот гребень с восточным гребнем Монблана от Кол де ля Бренва через Мур де ля Кот, который таким же образом с различными более пологими и более крутыми участками вздымается к вершине, а также довольно круто обрывается на юг и, по крайней мере в верхней части, на север. Только для того, чтобы получить правильное представление о размерах, нужно этот гребень, высота которого составляет около 500 м, три раза поставить друг на друга. Кто хоть раз поднялся по этому гребню Монблана, знает, как при этом тоскуют по вершине, и насколько, видимо, именно из-за однообразия, этот подъем в состоянии оказать угнетающее воздействие также и на душевные силы.
Дул сильный ветер, но поначалу еще стояло прекрасное солнце, и по сравнению с горами на востоке мы видели, как постепенно набираем высоту. Все же через час мы вынули палаточный чехол, все втроем заползли внутрь, там быстро стало тепло, и мы немного отдохнули. В 12 часов мы достигли самостоятельного возвышения в гребне, 6770 м. Когда тем самым открылся вид вперед, мы, к сожалению, вынуждены были признать, что до вершины еще далеко, она высокая и крутая, и, что самое худшее, между нами и массивом вершины была седловина. Пришлось снова терять более 50 дорого доставшихся метров. Но это сопровождалось не единственным контрподъемом, нам пришлось трижды идти вниз, вверх, и снова вниз. Постепенно появилось опасение остаться без пальцев на ногах. Мне было пока лучше всех, но и двое других тоже не собирались сдаваться. Цель была перед нами слишком близко, и, так как спуск не мог быть чересчур долгим, мы со своими ногами в обозримое время снова выбрались бы из наиболее сурового холода. Когда, наконец, утомительный пологий участок гребня с его вверх-вниз остался позади, и мы достигли начала собственно вершинного массива, наша предприимчивость также возросла. Вскоре анероид снова заметно прибавил высоту. Так вышло, что мы оставили наши на самом деле не тяжелые рюкзаки на 6900 м; это тоже дало небольшое облегчение. Мы прокладывали дорогу дальше, метр за метром. Отдых требовался все чаще, сначала каждые 50 м, потом каждые 30 м, а под конец мы ненадолго садились на снег через каждые 10 м.
Солнце исчезло, с запада поднялся туман. О последней паре сотен метров смело можно сказать: это была суровая жесть! По сравнению с другими высотами, в особенности достигнутыми на Эвересте, 7000 м, конечно, еще не представляют собой ничего особо замечательного, так что наши достижения не того масштаба, что у восходителей в Гималаях. Но надо учесть некоторые осложняющие обстоятельства, чтобы понять, что и для нас это была борьба. Мы поднялись непосредственно из базового лагеря с высоты 3000 м, наши кости еще помнили трудозатраты на этот, пройденный частично без носильщиков, подъем. Но, наверное, еще важнее были психологические моменты, постоянное напряжение, в котором мы пребывали последние дни из-за неизвестности местонахождения пика Ленина, и, не в последнюю очередь, ощущение, что мы полностью предоставлены сами себе, знание того, что мы целиком своими силами должны завершить все мероприятие, в том числе еще и весь обратный путь до базового лагеря. Ближайший человек, который мог бы чем-то нам помочь, был от нас на расстоянии 5 дней, 70 км по прямой. Носильщики не в счет, от них, во всяком случае на этих высотах и в этой необычной для них зловещей среде, только с нашими стимулами можно было добиться результата. Я думаю, часто недооценивают, насколько повышается производительность, если известно, что можно выложиться полностью, и что дело сделано, как только ты на последнем издыхании вернулся туда, где тебя примет теплая хижина или готовые помочь люди.
В самом конце гора еще раз попыталась отбить нас своими трудностями. Последние 150 м очень крутые, примерно 55o. Правда, хотя сам по себе это первоклассный склон для подъема в кошках, но здесь, наверху, вдобавок ко всему предшествовавшему, он все же показался весьма неприятным и утомительным. Однако он был уже не в состоянии задержать наше продвижение вперед.
В 1530 мы ступили на открытое бушующим ветрам вершинное плато. На высшей точке - маленькой выступающей из фирна скальной вершинке - мы пожали друг другу руки и присели. Высотомер остановился на 7000 м, на границе своей шкалы. На юге и на западе был туман, так что гребень, спускающийся на запад к низкой фирновой вершине Ергау-Таш56 высотой примерно 6710 м, мы видели лишь нечетко и расплывчато. Северная стена, круто спадающая на ледник в направлении Алайской долины, южная стена, 2000 м вплоть до ледника, по которому мы поднялись, еще в течение всего подъема были у нас перед глазами. На востоке, совсем вдали в Китае, мы видели снежные горы. Вблизи - многочисленные горы Восточного Заалая, за которыми лежит Кара-Куль с его синей водой, все глубоко под нами. Такая была у нас панорама, долго мы ее не созерцали. Сильный холод не позволял оставаться здесь дольше.
Спуск продолжался 2 часа 45 минут. В тот момент, когда прекращается подъем в гору, на привале и на спуске, парализующее действие высоты уменьшается, так что даже для Эвереста, что подтверждают и англичане, в целом достигается то же время спуска, что и в Альпах, конечно, если учесть, что трудности подъема приводят к определенному общему истощению организма. Тем не менее, плохое воспоминание оставил кажущийся бесконечным контрподъем, теперь неприятный вдвойне, так как мы уже совсем настроились на сплошной спуск, без существенных усилий воли. В тумане, между тем окутавшем весь гребень, мы двигались на автопилоте по следам нашего подъема.
В 1745 мы прибыли к нашей палатке на восточном седле. Туман как раз рассеялся, и Алайская долина, погруженная в странный красный свет, лежала у наших ног. Мы сразу принялись собирать вещи. Провести третью ночь в этом негостеприимном высотном лагере казалось нам нецелесообразным. Мы хотели ночевать ниже, на теплой осыпи в лагере носильщиков на 5200 м. Снимая палатку, мы смогли, к нашей великой радости, вырубить из фирна еще кое-что из провианта, считавшееся уже потерянным. В сумерках мы тяжело шагали вниз между недружелюбными ледовыми стенами и шли по голому льду на слегка подгибающихся ногах. Луна освещала одиноких путешественников, я слишком устал, чтобы смотреть на часы, но через какое-то время мы прибыли к цели. Не тут-то было - стоянка была покинута, носильщики пропали. Они оставили нам рюкзак с небольшим количеством провианта и построили на холме маленький тур. Стало ли им слишком холодно или слишком зловеще в этой ледниковой пустыне? Тем вечером нас это очень мало беспокоило. Мы криво поставили нашу палатку где-то рядом, ни одна ночевка никогда не была устроена так небрежно, мы только лишь прорубили ледниковое озеро, водой которого попытались утолить нашу безмерную жажду, а затем заползли в спальники и заснули.
Заспанные, мы вылупились из наших спальников, когда солнце уже жарко осветило крышу палатки. Тут мы более точно исследовали состояние наших ног. Ноги Шнайдера пострадали больше всего, в то время как Алльвайна и мои только сильно опухли. Передвижение для всех было болезненным. Мы находились на удалении трех ходовых дней от базового лагеря, без носильщиков, положение не благоприятное. Тем не менее, единственное, что мы могли предпринять - это как можно быстрее спускаться в базовый лагерь. Наш переход вниз по леднику, который начался только в 1000, а закончился уже в 1630, был настоящим похоронным маршем. Сначала надо было спускаться по голому льду от мульды к мульде, затем мы снова нашли начало той же самой продольной морены, по которой уже поднимались. Хотя и было уже невероятным искусством поступательного движения все время ковылять вверх-вниз по этим неоднородным, скользким осыпям и курумникам, однако все же мы должны быть благодарны за эту дорогу. Только один единственный раз она поставила на нашем пути реальную преграду в виде нескольких огромных поперечных трещин, которые нужно было распутать. Помимо этого, нам ничего не оставалось, кроме как терпеливо двигаться по дороге и ждать, пока пик Ленина с его бесконечно длинным восточным гребнем не исчезнет за горами, расположенными далее к югу, и пока большой южный ледник с его горами постепенно не войдет в поле нашего зрения. К полудню боль в ногах, особенно у Шнайдера, стала сильнее, особенно ужасно было "трогание с места" после привалов. Таким образом, пришлось наконец оставить мысль разбить лагерь у маленького озера на верху старой морены, по которой мы срезали поворот ледника по пути сюда. Скорее, уже примерно там, где 22 сентября в обед нас покинул Перлин, мы поставили нашу палатку - пятый лагерь на леднике Северный Саук-Сай, примерно 4300 м. Ноги Шнайдера давали повод для опасений. Мы сочли невозможным, чтобы он в таком состоянии смог добраться до самого базового лагеря. Кто-то должен был поспешить вперед, чтобы встретить Шнайдера по крайней мере у конца ледника с лошадьми. Однако до того места он должен был в любом случае идти пешком. Выбор, кому достанется эта миссия, пал на меня, так как я меньше всех страдал от обморожений.
Утром 27 сентября на восходе солнца я покинул своих попутчиков и отправился в путь. Я медленно плелся вниз по леднику по еще одному участку моренной осыпи, затем снова вышел на старую морену и по долинке рядом с ледником, потом по первому боковому леднику спустился до языка. Там в бесснежной зоне между ледником 1 и главным ледником был наш первый лагерь, где мы по пути сюда оставили заброску с консервированной ветчиной и кое-каким другим провиантом. Когда я потихоньку дохромал до этого места, то увидел двух типов, слоняющихся там без определенного направления, и обнаружил, к своему удивлению, что это двое наших носильщиков, сбежавшие из холодных районов верхнего ледника в это находящееся на полпути приятное местечко. Радость, что теперь мне больше не надо нести свой реально увесистый рюкзак, решительно перевесила ярость над этими двоими беглецами, которая, собственно, должна была бы меня наполнять. Одного, Дарио, я взял с собой, другого, Бодора, отправил навстречу моим друзьям. Разумеется, едва мы с Дарио скрылись из виду, Бодор лег за камень и так сумел все устроить, что встретил Шнайдера и Алльвайна только тогда, когда они уже спускались по языку ледника на плоское дно долины. Между тем я относительно бойко спешил дальше по леднику 1 и в час дня дошел до широкой заполненной осыпью долины. Мои ноги плохо переносили отдых, так что лучше всего было попробовать достичь базового лагеря одним броском, без единой остановки. Надо было преодолеть еще 20 км без тропы по долине; 6 часов я шагал туда с максимально возможной скоростью; Дарио, который с моим рюкзаком прилежно старался следовать за мной, тихо стонал про себя. Я никогда не забуду тот момент, когда вечером за последним поворотом у меня перед глазами показался лагерь - кусты, растянутые между ними палатки и киргиз у большого костра. Кроме того, я увидел верблюда и второго киргиза, а вскоре обнаружил Борхерса, который только час назад, уставший от походной жизни, с полузажившими ранами поднялся верхом на лошади из Алтын Мазара. Он взял на себя задачу на следующий день ехать на лошади навстречу двоим моим попутчикам - поступок, имевший в этот вечер для меня неоценимое значение, так как я сильно вымотался. Таким образом, я сразу же мог предаться отдыху. Смутно заметив, что Борхерс с утра отправился в путь, сам я проспал до обеда.
Алльвайн и Шнайдер вечером действительно достигли конца ледника, хотя этот день, вероятно, был очень мучительным для Шнайдера, ему пришлось очень много вытерпеть как раз при переходе по чрезвычайно неровному леднику. Они встали лагерем ниже ледника 1 и оттуда начали свой восьмой, и последний, ходовой день. Как было условлено, они шли до прижима реки. Там они встретили Борхерса с киргизом, Дарио и двумя свободными лошадьми. 28 сентября в 1630 они прибыли в базовый лагерь. На следующее же утро всадника, пришедшего с Борхерсом, отправили верхом на верблюде с сообщением для Рикмерса в Алтын Мазар. Эти всадники на верблюдах в одиночку проезжают за короткое время огромные расстояния, и таким образом уже утром 30 сентября, проскакав всю ночь, к нам поднялся курьер с недостающими медикаментами, которые мы просили.
Для нас наступили несколько дней абсолютного спокойствия, в Кузгун-Токае мы чувствовали себя хорошо. Так завершилось наше восхождение на пик Ленина, которое можно назвать краеугольным камнем альпинистских успехов всей экспедиции и которое было в ней для нас самым прекрасным и самым сильным впечатлением.
6 октября мы с Борхерсом побывали на одной горе высотой 5700 м недалеко от лагеря для фотограмметрирования. По различным причинам мы задержались и во время захода солнца еще находились на седловине на высоте 5000 м. Пик Ленина стоял там, на востоке, так, что его едва можно было выделить среди многочисленных громадных гор, лежавших вокруг него. Но он нам еще раз показался. Когда солнце ушло за горизонт, и все горы давно уже лежали в холодной бесцветной тени, там, на нем все еще мерцал свет последних лучей солнца, и очень медленно, как будто немного выжидая, мерцание растворялось на его вершине.
