Далее: Обратный путь и обзор Уровень выше: Горное путешествие по Памиру Назад: Пик Ленина Содержание
Восхождение на пик Ленина стало кульминацией всех восхождений нашей экспедиции, высшая точка, измеренная в метрах и прочувствованная в душе, была достигнута. Мои товарищи совершили гигантское достижение. Я знаю, во время последнего подъема они учитывали и даже обсуждали возможность или вероятность обморожения ног, но были совершенно готовы отдать эту цену за достижение вершины. Они выдержали все, как железные - триумф воли над телом и над тем, что, когда поворачивают назад, обычно называют благоразумием.
После такого напряжения, естественно, последовало успокоение тела и души, четыре дня мы, собственно, ничего больше не делали, кроме как спали, ели и лечили ноги Шнайдера. Они выглядели ужасно: обморожения второй - третьей степени до самых суставов и, кроме того, на пятках. Мы с Алльвайном в сторонке обсуждали между собой, нельзя ли, и как, транспортировать Шнайдера в больницу в Ош или Маргелан. Но если бы он туда и добрался, вероятно, через 8 - 10 дней форсированного марша, преимущество незамедлительной больничной терапии все равно уже не было бы достигнуто, а помимо прочего Алльвайн рассуждал: "Если хирург заполучит его себе в руки, то обязательно отрежет ему ноги". Забота о том, сохранятся ли у него вообще пальцы ног или даже сами ноги, и так отягощала нас достаточно серьезно. После долгих размышлений мы приняли решение оставить его спокойно лежать в Кузгун-Токае и пока не подвергать тяготам марша, тем более, что в настоящий момент он был не в состоянии ездить верхом. Успех подтвердил правоту медицинского решения Алльвайна. Уже через несколько дней Шнайдер снова мог делать свои первые шаги. Его молодость и чудесное здоровье позволяли так заживлять ноги, что и Алльвайн как врач, и все остальные, неопытные дилетанты в этой области, не уставали удивляться. Через три недели Шнайдер первый раз смог снова обуть горные, а через пять недель цивильные ботинки, зимой 1928 - 29 года он уже опять бегал на лыжах, а в конце марта 1929 года совершил с Хёрлином первое зимнее восхождение на Айгиль Бланш де Петерей. Хотя у Алльвайна и Вина обморожения были существенно легче, но все же достаточно сильные. Алльвайн только-только мог ковылять взад-вперед из-за сильной боли в пальцах ног, Вин отделался легче всех. Две самые большие мои раны все еще гноились. Таким образом, все мы были инвалидами, а Кузгун-Токай напоминал лазарет. Но кроме всего прочего, мы сделали из него реально приятную дачу. Так как теперь больше незачем было экономить припасы, мы основательно заботились о себе (см. рис. 33, рис. 31).
К сожалению, вследствие обморожений мы могли выполнять наши обещания Финстервальдеру лишь в очень малой степени. План, что Шнайдер с Бирзаком снова пойдут в долину Кара-Джилги фотограмметрировать, рухнул. Бирзак поднялся к нам и совершил с Ходейдо, лучшим из всех носильщиков, изящный проход вплоть до водораздела между долинами Саук-Сай и Кара-Джилга. Между прочим, это ему вышло боком: в стоке ледника Федченко, Мук-су, верхом на лошади его смыло, он попал под лошадь и чуть не захлебнулся.
Однако теперь мы с Вином хотели еще снять наиболее важные направления в районе Кузгун Токая. Опухшие пальцы ног и еще не вполне зажившие раны не принимались во внимание. Мне также непременно было нужно какое-нибудь заключительное восхождение для восстановления душевного равновесия. Каждый раз, когда мои товарищи отправлялись в путь, я, скрепя сердце, оставался позади, надеясь, что смогу участвовать в следующем выходе, и всякий раз снова бывал горько разочарован. Я признаюсь без обиняков, мне стало ужасно тяжело воздерживаться. Поэтому я также принял участие в переходе вниз по леднику Федченко из соображений: пусть даже раны снова усугубятся, все равно экспедиция приближается к своему завершению, после этого будет достаточно времени для лечения. А теперь и Вин рассуждал точно так же.
Так что 3 октября мы оба выдвинулись с Дарио в высотный лагерь, чтобы фотограмметрировать с двух вершин к северу от долины Саук-Сай. Названия "Большой пик Инвалидов" и "Малый пик Инвалидов" получились сами собой. Подход был реально интересный, не из-за особенного скалолазания или дальнего обзора, а из-за пестрых скальных и конгломератных склонов самого необычного вида. Уже внизу в главной долине лежит большое поле гальки в основном светло-красного и светло-зеленого, а местами также фиолетового и темно-синеватого цвета. В ущелье на выходе из большой северной боковой долины ярко-желтые стены, а между ними большой светло-зеленый кусок стены. Если подняться по травянистому склону налево, откуда можно через глубокое глухое ущелье заглянуть в боковую долину ("Пеструю долину"), то за большим зеленым лугом появляется крутой горный склон, снизу красный, сверху фиолетовый с резкой границей, а совсем позади белые фирновые горы. Все краски невероятно яркие. Мы достигли маленькой крутой горной долины с сильно обледеневшим по берегам красным ручьем и пролезли в верхнем конце долины между скальной стеной и дико разорванным языком маленького ледника наверх на узкую осыпную террасу возле двух красных луж. Там мы встали лагерем. Ночью пошел снег, за несколько часов нападало 5 см свежего снега. Дарио, который, вопреки нашей настоятельной рекомендации, не захотел нести вверх определенную для него палатку и ночевал в одном мешке Здарского, жалобно хныкал, стуча зубами, перед нашей палаткой, вмещавшей только двух человек. Рано утром мы максимально быстро спустились обратно, при этом дали друг другу взаимное обещание при улучшении погоды не ругаться, а на следующий же день подниматься снова. Когда мы были совсем внизу в "долине Инвалидов", в облаках и правда уже показалось несколько просветов. Теперь мы без носильщика следовали за водным потоком по ущелью до выхода из "Пестрой долины", где имела место очень занимательная гимнастика по конгломератам, мимо заглаженных водой стен и даже по большим глыбам в ручье, на этот раз без купания.
Вышло солнце, растаял свежий снег, и на следующий день, 5 октября, мы с Вином снова были наверху в "долине Инвалидов". Она уже стала для нас совсем родным местом. На этот раз мы встали лагерем еще до языка ледника, на высоте 4200 м, так как решили подниматься на другую гору - на "Малый пик Инвалидов". Было очень холодно. Если после захода солнца зачерпнуть воду из ближайшего ручья, то, несмотря на воду в котелке, от краев к середине срастались кристаллы льда, и через какие-то, наверное, двадцать шагов до палатки на воде уже образовывался слой льда толщиной 2 мм. Как только переставало греть солнце, вне палатки и спального мешка становилось очень неприятно, от любого занятия можно было сразу окоченеть. Поэтому 6 октября мы вышли, к сожалению, только в 645. Мы поднимались через осыпные кулуары и обрывы по южному склону восточного гребня "Малого пика Инвалидов". На высоте гребня в 930 мы отпустили носильщика, так как отсюда до самой вершины продолжался исключительно фирн и лед, последний местами весьма крутой и стекловидный; Дарио никогда бы там не поднялся. Замерзшими руками мы фотограмметрировали на вершине, 5300 м. В час дня мы пошли дальше, по глубокому рыхлому снегу крутого северного склона 200 м вниз до седловины, и вверх, к вершинному массиву "Большого пика Инвалидов", 5700 м. За лето солнце образовало на южном склоне стекловидный натечный лед, а теперь больше не имело силы хоть чуть-чуть размягчить его поверхность. Лед был чрезвычайно жесткий, к тому же повсюду весьма крутой, до 50o, притом на большом протяжении. Даже для бывалых ледолазов было очень напряженно, этот склон, безусловно, относится к числу наиболее длинных чисто ледовых склонов, по которым мы восходили. Мы работали вверх от 1600 до 1730. Солнце уже опасно закатывалось, но настолько же более впечатляющими были окружающие горы в длинных вечерних тенях. Пик Ленина гордо нес свою голову надо всеми. Мы могли даже заглянуть в Алайскую долину и видеть Алайские горы, хотя наша вершина и не находится в главном хребте.
Спуск до седловины продолжался час, затем наступила ночь. Бивак на холодном перевальном ветру без каких бы то ни было теплых вещей нас не вдохновлял. Также не привлекал и рыхлый снег на склоне "Малого пика Инвалидов". Однако сверху мы хорошо просмотрели ледник, текущий с седловины на восток, а под конец на юг. В 7 вечера мы начали спускаться к нему через карнизы седловины; луна, которая должна была взойти в полночь, обеспечила бы нам, как мы надеялись, уже достаточный обзор на незнакомом леднике. Таким образом, наша тактика заключалась в том, чтобы время до 12 ночи провести по возможности с пользой и без того, чтобы слишком сильно замерзнуть. Крутой склон из твердого конгломерата был достаточно неприятен в темноте, но нам на нем быстро стало тепло. Поэтому мы присели на землю. Это было ужасное место, жесткое и крутое, мы все время едва не поскальзывались. Через добрый час мы так замерзли, что предпочли скользить дальше при скудном мерцании фонаря. Внизу пошло лучше, в 9 вечера мы были у подножия стены на леднике. Мы слышали, как булькала вода, однако в темноте ее не нашли. С момента нашего выхода от палатки мы больше ничего не пили. Когда снова начали тут замерзать, мы решили все же попробовать пройти по леднику. Уперлись в стену кальгаспор в рост человека. Попытка в левом рандклюфте. Сначала шлось вполне хорошо, но затем мы попали в лабиринт трещин. Назад, ждем, гимнастика. Еще дальше назад, снова немного вверх по склону, ждем, мерзнем. У Вина сильно болели ноги, я попеременно отогревал их у себя между бедер. Наконец, ровно в полночь появилась луна. Теперь ледник стало достаточно хорошо видно, и мы быстро прошли вперед через все трещины. Однако на леднике было много участков голого льда. Несчастный Вин в его подбитых гвоздями ботинках добрый десяток раз поскальзывался и падал, тогда как я в моих триконях отделался помягче. Уже в час ночи мы смогли попасть на левый борт ледника, как раз там, где начинается его большой нижний сброс. Здесь мы случайно нашли замерзшую лужу и, наконец, смогли напиться.
К сожалению, склон горы закрыл нам луну, пришлось снова достать тусклый фонарь. Мы спускались то по склону, то по ледовым буграм, насколько это получалось. Вин поднимался сюда в первом выходе и потому шел первым. Но мы слишком сильно спешили вперед и пробежали мимо нашей первой стоянки, не заметив ее; обе лужи тем временем вытекли. Встретилось неприятное место, Вин спутал его с другим, которое нужно было проходить вдоль под самой ледовой стеной. Но здесь по плите текла мутная вода, и слой льда не было видно. Вин поскользнулся и сорвался. Вопль, на гладком склоне невозможно было задержаться. Я в ужасе смотрел, как Вин улетел в темную пропасть. Ледоруб и фонарь сбрякали в глубину, свет потух, Вин где-то приземлился, громыхнули несколько камней, затем полная тишина. Окрик - о счастье, Вин отозвался.
Вода, текущая по плите, промыла себе ход под огромным, вышиной с дом, сераком от круто обрывающегося, сильно растресканного ледника; под сераком была большая пещера. Вин провалился на 10 м вглубь этой мрачной темницы. К счастью, он остался лежать еще поверх особенно неприятной крутой ступени, правда, головой вперед; тяжелый рюкзак свешивался вниз ему через голову и грозил сорвать его в пропасть, в которой уже валялись ледоруб и фонарь. Все же Вин смог отодвинуться аккурат на свою узкую ледовую полочку и там присесть на корточки. Каким-то чудом он практически не пострадал. Два часа ночи. Военный совет, что теперь делать. Веревки у нас не было. Можно заклеймить нас за легкомыслие. Однозначно. Но, кроме фотограмметра, штатива, измерительной цепи, фотопластинок и барометра, мы действительно больше не могли нести никаких тяжестей. Либо мы пошли бы без веревки, либо не пошли бы вообще. Измерительная цепь была, к сожалению, у Вина. Я надел кошки и попробовал рубить ступени вниз. В темноте это не получалось. Совсем внизу мерцало что-то светлое, под сераком проходила дыра вплоть до широкой поперечной трещины. Я решил попробовать проникнуть туда снизу. Для этого я должен был залезть по склону горы сначала вверх, а потом вниз, но в темноте я в конце концов все равно не нашел проход внутрь глухого ледового сброса. В 315 я бросил это занятие. Надо было ждать рассвета. Вин сидел в отвратительном месте на своей узкой ледовой полочке. Было ужасно холодно, я думаю, около -30o. Окрики постепенно умолкли, только внизу и наверху раздавался монотонный звук стучащих нога об ногу ботинок. В 5 утра Вин начал распевать горные и студенческие песни, а вскоре я возвестил о приближении рассвета. В 545 я надел кошки, связал вместе ремень барометра, шнуровку от рюкзака и бечевку, начал рубить ступени, а под конец спустил свой ледоруб Вину вниз. Вин в утренних сумерках сумел уже и сам, распираясь во льду с помощью кошек, пройти один участок наверх, теперь он вырубил себе цепочку ступеней, ухватился за удерживаемый мной ремень и в 605 выбрался из своей холодной ледовой пещеры.
Все снова хорошо закончилось.
Теперь у нас было достаточно времени. При дневном свете я смог снизу пролезть в правильную ледниковую трещину, добраться до самой ледовой пещеры и подобрать ледоруб Вина. Фонарь не пережил падения.
Дальнейший спуск отсюда был прост. В 730 мы были у палаток, к великой радости Дарио. Пить, есть, потом спать до полудня. После обеда мы были снова в базовом лагере. Горное путешествие не навредило Вину. Мне оно также пошло на пользу - зажила предпоследняя рана, так что у меня снова стало превосходное настроение.
Теперь настало время покидать идиллическую дачу Кузгун-Токай. Носильщики устроили праздник, вечером в лагере разожгли особенно большой костер. Мы все сидели вокруг, Бодор танцевал, Дарио пел, Ходейдо экспромтом сочинял стихи, и было так понятно, что речь шла о событиях в экспедиции. 9 октября отправилась в путь первая группа. Шнайдеру дали сапоги из шкуры нашего последнего барана (рис. 33). Это была уже вторая пара; первую, которую он опрометчиво оставил на ночь у своей палатки, сожрала собака. Шнайдера посадили на самую смирную из наших лошадей - Петера Вина; верховая поездка прошла вполне успешно.
Мы с Вином выехали верхом только 10 октября, и лишь недалеко вниз по долине. Там мы с Дарио последний раз поднялись в высотный лагерь. Снова крутое узкое ущелье, заледенелые плиты и неимоверный холод ночью. 11 октября мы взошли на четыре топографические точки; на последней, высотой около 5000 м, вынуждены были распутывать совершенно монументальные ледовые склоны, трещины и карнизы, но не достигли самой вершины. Было экспонировано двадцать три топографических фотопластинки, моя фотография пика Ленина (рис. 30) также снята с этой горы. Затем мы поспешили назад. Внизу в ущелье у размытой крутой ступени нужно было по связочной веревке спустить вниз Дарио и рюкзаки, как раз перед наступлением ночи. При свете фонарей в 1930 мы вернулись к палаткам. Тут закрылась и последняя моя рана. 12 октября я получил свое прощальное купание: лошадь Шнайдера, верхом на которой я ехал, споткнулась и скатилась в реку. Вечером все мы вчетвером снова были вместе в Алтын-Мазаре.
