Далее: Кок-Су-Кур-Баши Уровень выше: Горное путешествие по Памиру Назад: Введение Содержание
11 мая 1928 года, после задушевных прощальных вечеров в Мюнхене и в Берлине, мы, немецкие участники экспедиции, выехали из Штеттина на пароходе "Пруссия" Штеттинской пароходной компании и 14 мая выгрузились в Ленинграде. Эту дорогу выбрали, с одной стороны, так как с нашими примерно 8000 кг багажа она была самая дешевая, а с другой стороны, таким образом с нашим ценным оборудованием мы могли въехать в Россию, не затрагивая промежуточных государств. В порту нас встретили профессора Ферсман и Щербаков, на плечах которых лежала основная нагрузка организации с российской стороны и которые в определенной степени были противоположностью фон Фиккера и Рикмерса. Гостеприимство, которым мы насладились в России, началось с освобождения от уплаты таможенных пошлин и осмотра нашей ручной клади - льготы, которая позже, после преодоления преград, досталась также и большому багажу, который, кроме всего прочего, затем был отправлен по железной дороге в Туркестан в особом вагоне скорого поезда бесплатно. В Ленинграде состоялось заседание Академии Наук и прием у ее президента проф. Карпинского с супругой, затем посещение научных институтов и музеев с их чудесными, совершенно невредимыми сокровищами, а также прием у немецкого генерального консула. Похожее повторилось и в Москве: встреча на вокзале с киносъемкой; правительственные машины; совещание с Горбуновым, покровителем экспедиции главой Исполнительного Комитета Совета Народных Комиссаров, командующим союзными вооруженными силами и к тому же генеральным прокурором Крыленко и другими господами; два банкета с речами; прием у немецкого посла графа Брокдорффа-Рантцау; экскурсия по закрытому от обычных людей Кремлю и по другим достопримечательностям: короче, всюду радушный прием и готовность помочь.
С вечера 22 мая по утро 27 мая продолжалась поездка по железной дороге от Москвы через Оренбург до Ташкента. Там начали верное и необходимое сопровождение Перлин и Юдин I. Остальные товарищи из России следовали позже, если, как проф. Корженевский и Циммерман, сами не проживали в Ташкенте. Теперь мы находились посреди Азии, примерно на равном удалении от Северного Ледовитого океана и от южной оконечности Индии, от Смирны и от Пекина. Благоговейно ступили мы в исторические места Самарканда и (в конце экспедиции) Бухары. Неизгладимо, незабываемо обуяла нас жизнь Востока. Хоть здесь и неуместно изображать все эти многочисленные глубокие впечатления, которые мы испытали в европейской части России и в Туркестане.
Железная дорога заканчивается в широкой плодородной долине Ферганы примерно в 60 км восточнее большого города Андижан, немного не доходя до гор напротив Китая. От Андижана до Оша примерно 50 км грунтовой дороги, от маленькой станции Кара-Су - около 20 км. Здесь пройдет и грузовик, но на всех пространствах по-прежнему, как уже в течение многих столетий, царит арба - телега с колесами высотой 2 м и шириной колеи 1.85 м. Рикмерс и Нёт, выехавшие заранее, прибыли в Ош 30 мая, остальные - 3 июня. Расположенный на высоте 1200 м Ош - городок с 30000 жителей - при плотном заселении долины Ферганы сам по себе не имел бы особого значения. Но это исторический исходный пункт на пути караванов в Кашгар в Китайском Туркестане. Достичь горной страны Памир также легче всего, используя первую треть этого пути. В Оше снаряжался наш караван. Наняли 60 верблюдов (рис. 1), 85 вьючных лошадей и 30 человек - поваров и погонщиков (последние сами были хозяевами вьючных лошадей). 33 особенно привычные к горам верховые лошади наши русские товарищи уже купили раньше. Все получилось превосходно - отличная работа нашего руководителя и организатора Рикмерса, со стоическим спокойствием которого не могли соперничать даже жители Востока. Тем не менее, 10 дней пришлось ожидать наш багаж. При изнурительной жаре, в то время господствовавшей в Ферганской долине, лучше всего мы чувствовали себя в прохладной воде горной реки. И все же мы еще нашли достаточно стимулов подняться на 100 - 150 м над долиной на близлежащую известняковую гору Сулейман-Тау посмотреть висячие сады, а также зачастую окутанные облаками горные хребты на юге и на востоке. В остальное время мы, четверо альпинистов, били баклуши, в то время как мужи науки, разве что кроме неутомимого Райнига, вели себя таким образом, как будто бы что-то делали.
15 июня арба за арбой въезжали на наш двор - багаж прибыл на место. Жара была забыта, все сильные мужчины приступили к упаковке, Шнайдер и Вин были "старшими кидалами ящиков". Вьючных животных вели на двор и нагружали, фото- и киноаппараты строчили, как пулеметы. 18 июня все было готово, и 19 июня мы выехали на лошадях с военным эскортом из одного лейтенанта и семи солдат навстречу прохладным горам. Корженевский и Нёт с десятью солдатами выехали вперед еще 12 июня.
Алайские горы пересекали по весьма хорошо поддерживаемому, снабженному мостами вышеупомянутому караванному пути Ош - перевал Чигирчик 2200 м - Гульча 1500 м - Суси-Курган - перевал Талдык 3600 м - Сары-Таш 3000 м. На этот примерно 180-километровый этап потребовалось 8 дней. Наш большой караван, разбитый на несколько отрядов, должен был соответственно маршевой скорости передвигаться в направлении очередного пастбища. Алайские горы здесь довольно широки, но те, которые видны с дороги, в основном ни высоки, ни привлекательны. Дальше по сторонам должно быть гораздо красивее, особенно там, где горы поднимаются выше 5000 м. Но там искать было нечего: эта горная страна в некоторой степени уже известна, хотя покорены до сих пор лишь немногие высокие вершины. Наши цели находились дальше на юге. Тем не менее, мы использовали один день отдыха, а впоследствии раннюю стоянку или ожидание вьючных лошадей для того, чтобы сходить на четыре горных вершины для наблюдений. Прежде всего, самая северо-восточная высотой примерно 2800 м в хребте Мурдаш близ Гульчи дала нам впечатляющий обзор почти хрестоматийно выглядящей эрозии в северной части гор. Однако мы направляли наши истосковавшиеся взгляды на юг, где, как мы полагали, была видна часть Заалая. Затем через два дня хода по однообразной долине Гульчи долина расширяется. Хребет Ак-Таш, в переводе "Белый камень", гордыми скальными зубцами возносит светлые известняковые вершины высотой около 3500 м. В жидком, как объяснил Циммерман, пустынно-пылевом тумане их спиралевидные крутые каровые стены вздымались вверх еще более завораживающе. Мы шагали по красной земле. Маленький перевал, преодолеваемый для обхода ущелья, впадающего в ту же долину, называется Кызыл-Белес. Кызыл - значит красный, здесь весь грунт и все скалы из песчаника ярко красного цвета. Однажды ночью с 25 на 26 июня, когда мы стояли лагерем в урочище Ольгин-Луг, некоторые из пасущихся без привязи исключительно бодрых верховых лошадей по обыкновению опять от нас убежали. К сожалению, среди беглецов был "Жоржет" Шнайдера и мой "Дикий Осел", по такому случаю заодно я представлю "Ксаверля" Алльвайна и "Петера" Вина. Юдин II и трое местных искали и ждали с нами до тех пор, пока киргиз верхом на яке не пригнал лошадей к нам обратно. Теперь, чтобы как можно быстрее снова догнать основную группу, мы выбрали не перевал Талдык, а более короткий, хотя и более крутой перевал Кой-Джули, на который оказалось удобно и быстро подниматься, держась за конские хвосты. Там, наверху мы со Шнайдером не смогли отказать себе в удовольствии залезть на близкую скальную вершину. Между прочим, то же самое желание Алльвайн и Вин осуществили на перевале Талдык. Затем дорога круто спустилась на юг.
Теперь мы находились в Алайской долине шириной 20 км, а именно, на ее северном краю, в Сары-Таше, по-немецки "Желтый камень". Это даже не отдельная деревня, а название целого ландшафта. Здесь, в горах, в стране кочевников почти нет постоянных деревень, собственно, только зимние поселения. Но так как жизненная необходимость требует названий населенных пунктов, киргизы дали имя определенным местностям, главным образом хорошим пастбищам, которые, впрочем, посещаются отдельными семьями по строго отрегулированному календарному плану. Также и в этот раз поблизости от нас киргизская семья поставила свою юрту - жилье, которое встречается по всей северной половине Азии и которое, пожалуй, уже в течение тысячелетий в одном и том же виде служит странствующим народам. В форме сырного колпака без ручки, примерно 2.5 метра в высоту и 4.5 метра в поперечнике, внутри деревянный решетчатый каркас в виде ножниц и тонкие деревянные стропила, на них войлочный потолок, на полу плетенка из камыша, вверху дымоотводный канал, поверх которого по мере надобности также может натягиваться войлочная крыша, дверь из плетеного хвороста и ковра, все это можно свернуть или сложить вместе, легкое, но прочное, полтора верблюжьих вьюка, устанавливается за два часа, разбирается за один час, летом прохладно, зимой тепло - это и есть юрта, дом кочевых киргизов. Мы охотно посещали их, если наталкивались в течение экспедиции; к сожалению, это были только очень скудные поселения. Очевидно, и мы были желанными гостями. Молва о том, что мы хорошо платим серебряными деньгами и дарим прекрасные подарки, опережала нас, как мы, европейцы, пожалуй, больше никогда не ощутим. Мы сидели в юрте на коврах или на шкурах архара (дикого барана). Беседа сталкивалась с маленькой трудностью: одни свободно говорили только по-киргизски, другие - только по-немецки. Но нам вполне помогало любезно улыбаться друг другу, этим можно было целиком заполнить получасовой визит. Здесь не нужны были, к примеру, философские беседы - ну откуда в природе философия? О еде, питье, дороге, домашних животных и тому подобных реальных делах легко было договориться. Нам предлагали лепешки (плоский хлеб), сушеное мясо, творог и молоко в любой форме, а мы обычно давали чай, соль, сахар. Между прочим, это способствовало языковому обогащению. Так, по-видимому до сих пор неизвестный шоколад назывался "герман-кант" - немецкий сахар, в то время как он же в качестве напитка получил название "герман-чай" - немецкий чай. Ножницы и ножи были также очень популярны, но более всего - снежные очки. Мы, в свою очередь, особенно ценили молоко. Собственно, это целая глава, притом очень приятная. У киргизов шесть видов "дойных коров": кобылы, яки, верблюды, козы, овцы, и настоящие коровы. Любое молоко очень жирное. Свежее молоко яка фантастически деликатное, оно самое вкусное. "Каймак" - это густые сладкие сливки, чтобы полакомиться. Если хотят поесть, просят "айран" - густой, творожистый, немного кисловатый молочный напиток. Можно хорошо насытиться четвертью литра. Если хотят пить, просят "кумыс" - жидкое, забродившее, кисловатое кобылье молоко, слегка алкогольное. "Айран" и "кумыс" лучше всего хранятся в ямах и "по возможности подаются на стол прохладными". Мы наслаждались этим великолепием так часто, как только могли.
На караванном пути Ош - Кашгар, от которого в Сары-Таше ответвляется дорога на Кара-куль, после освобождения от зимнего снега было оживленное движение, ежедневно демонстрирующее нам, новичкам в Азии, что-то новое. Самым странным были, очевидно, два больших, снабженных мощными несущими брусьями паланкина, которые несли по лошади спереди и сзади. Таким способом два китайца путешествовали из Кашгара в Ош. По-особенному выглядели также маленькие, но сильные ослы с большими тюками хлопка на каждом боку; они прибывали также из Китайского Туркестана, в то время как туда везли главным образом промышленные товары с запада. Впрочем, мы не очень любили ослов, так как в своем досуге они слишком часто отравляли наш своим отвратительным ревом. "Там снова пыжится какой-то осел",- говорили мы в ответ.
Иначе ведут себя наши товарищи верблюды - самые полезные и сильные среди вьючных животных, способные нести до 600 фунтов. Днем они с удовольствием пасутся и отдыхают, а ночью караваны отправляются в путь. Обычно по 5 - 10 животных привязывают друг за другом на одну веревку; вожаки носят на шее большой колокол, на котором часто висят еще маленькие. "С неописуемым чувством внимательно слушают вдалеке глухой зовущий звук колоколов; звук становится все светлее, он звучит серьезно и торжественно и отмечает величественно спокойную поступь верблюдов. Если смотреть на них ночью, то видно, как призрачно проплывают могучие черные тени; их мягкие шаги беззвучны, но колокола звенят пронизывающим тоном, и эхо от скальных стен отвечает тем же. Бредут назад в лагерь и слышат, как звон медленно замирает меж гор. Кто не поймет, как этот простой звук колоколов мог гипнотически влиять на мои слуховые нервы и воспоминаниями об этом обращать мысли к свету и радости? Уж двадцать лет прошло с тех пор, как я впервые услышал этот звук, и с той поры он тихим звоном прошел сквозь мою жизнь". Таким образом Свен Хедин словами выразил чувства, пробудившиеся в нем, когда в 1899 году он остановился почти на том же самом месте ("Приключение в Тибете", стр. 12). Кому доводилось изображать бескрайнюю поэзию уходящего в ночь каравана, кто мог найти более удачные слова? Звучание колоколов давало нам, альпийским товарищам, воспоминания о скоте, пасущемся на альпийских лугах, мысленно оно переносило родные зеленые лужайки в азиатские желтые степи. Полезные, терпеливые животные служили нам на подходах и по возвращении. Если лошади чаще носили наш груз, это происходило по различным причинам, например, из-за большей пригодности для горного бездорожья, более простой кормежки, более легкой купли-продажи. Наши лошади тоже были весьма полезны.
С вечера 26 по утро 30 июня в Сары-Таше можно было видеть большой полевой лагерь, тем более, что там же стояли лагерем и другие караваны. Наши палатки выстроились, как по струнке - знаменитые одноместные палатки, одна из самых удачных идей Рикмерса по снаряжению, один из секретов безупречного, единодушного проведения нашей экспедиции, средство предотвращения психоза, постоянно нападающего на людей, вынужденных, как мореплаватели или сухопутные исследователи, месяцами оставаться рядом в тесном кругу. Здесь у каждого был свой собственный дом, в котором можно свободно распоряжаться, предоставленному самому себе. Конструкция палаток была хорошо продумана. Легкая по весу, удобно пристегивать, свернутую в палаточном чехле, на луку седла, устанавливается и снимается за несколько минут, благодаря пришитому полу и дверному порогу достаточно снего-, водо- и ветронепроницаема, 1.90 м в длину, 1.35 м в ширину и такая же в высоту, неуязвима даже в сильный шторм, однако, благодаря форме собачьей конуры (благозвучно названной в каталоге "жилая палатка"), все же достаточно просторна для сна и дневного отдыха, для всего личного багажа, для письма, приготовления пищи и работы с научными инструментами. Для общей трапезы или чтобы поболтать, мы размещались внутри даже впятером. Во всяком случае, это уже был "дизайн помещения". Клеппер-Розенхайм разработал для нас, кроме всего прочего, изготовленную по тому же принципу большую жилую палатку, применявшуюся по мере надобности в качестве жилой или обеденной комнаты, кухни, складского помещения, фотолаборатории, приемной врача и спальни для прислуги (рис. 37, рис. 31). Русские армейские палатки были, хотя и очень вместительны, но высоки и тяжелы, а внутри над полом свистел ветер. Наши погонщики лошадей - "караванчи" - строили себе стенку из багажа и сооружали сверху большой шатер.
В те дни в Сары-Таше собралось также много киргизов. Проводилась "Байга" - скачки, с которыми мы позже еще раз подробно познакомились в Алтын-Мазаре. Наши оба врача - Алльвайн и Кольхаупт, слава о которых быстро распространилась на всю округу, радовались оживленной практике. К их приемному часу приурочивали вызов и других участников, кроме самих пациентов и врачей - по одному киргизско-русскому и русско-немецкому переводчику, повара для оприходования возможных гонораров (кумыс, айран, каймак) и просто любопытных. Чаще всего пациенты жаловались на боли в желудке, сыпь, больное горло или легкие. Приводили детей с жалобой, что те не хотят регулярно пить материнское молоко; притом зачастую им было 3 - 5 лет. Лекарства выдавали в любом случае. Лишь когда одна женщина потребовала средство против бездетности, наши врачи вынуждены были отправить ее домой не обслуженную.
Сразу по прибытии в Сары-Таш Нёт со Шнайдером отправились с геологическими работами на Заалай. Мы снова встретились с ними только на Кара-Куле.
Финстервальдеру и Циммерману нужна была пресная вода для измерения температуры кипения, так что нужно было обеспечить их снегом. Эта научная работа была для нас, троих оставшихся альпинистов приятным поводом 27 июня подняться на некоторые Алайские вершины, высотой около 3800 м. Первая вершина была простая, на второй был участок реально сложного лазания по разрушенным скалам, а на третью, также технически сложную, залез один Алльвайн. Два дня спустя, помогая Финстервальдеру при фотограмметрировании, Алльвайн поднялся еще на пять Алайских вершин - "Арншпицы", до 4000 м высотой, в хребте, лежащем к югу от перевала Катюн-Арт. Райниг, Вин и я в это время ездили верхом по Алайской долине на запад.
Все это время наши взгляды были устремлены на заветный юг. Мы слышали об известном изображении Заалая (рис. 32), но сами так его и не увидели. Иногда нам показывался находящийся у китайской границы Курумды высотой около 6600 м и его отроги. Но плотные дождевые тучи или пустынно-пылевой туман постоянно закрывали пик Кауфмана 7130 м. Ограниченная видимость была весьма неблагоприятна для нашей дальнейшей работы - тем самым мы оставались в неведении о его точном местонахождении и виде с севера; крепкий орешек до тех пор не мог быть разгрызен, пока эта гора не была обнаружена. Вообще до самого конца экспедиции полагали, что наивысшая гора Советского Союза - это пик Кауфмана, в связи с чем компетентной русской инстанцией он был переименован в пик Ленина. Тем не менее, окончательные расчеты, проведенные уже дома, дали в итоге для пика Гармо4 в Сель-Тау5 7490 м. Вероятно, именно он является наивысшей вершиной Российской империи (рис. 26).
30 июня основная часть экспедиции, установив метеостанцию, пересекла высокогорные степи широкой Алайской долины. Было прохладно и дождливо, Заалай оставался закрыт, и когда к вечеру, наконец, разъяснилось, мы были уже в горной местности, за огромными моренами в Бордобе - разрушенном таможенном посту, 3400 м. Алайская долина прямо-таки кишит сурками. По размеру они такие же, как и их сородичи в Альпах, но с желтым мехом, и свистят не как у нас, а напевают целую мелодию. Наши вооруженные до зубов русские товарищи не экономили боеприпасы. Но лишь Беляев, не только хороший астроном, но и очень искусный охотник, приносил добычу. Остальные обычно мазали, или раненому животному удавалось укатиться от охотника в свою нору.
1 июля отъезд каравана задержался, и Финстервальдеру пришла мудрая мысль фотограмметрировать с нескольких вершин к востоку от Бордобы. Алльвайн, Вин и я с радостью приняли в этом участие, помогая нести инструменты и фотопластинки. С нами шел также русский геодезист Исаков, однако на второй вершине высотой около 4000 м на середине склона он повернул назад. Поневоле используемые осыпные кулуары и темп, продиктованный ограниченным временем, по понятным соображениям лишили его мужества. Мы с Вином, поднявшись на третью вершину, тоже поспешили назад в Бордобу, чтобы в выбранное сверху условленное место привести коней для Финстервальдера, Алльвайна и Бирзака. Нам доставила удовольствие маленькая прогулка по гребню с превосходной панорамой. На юго-западе с ледовой вершины Кызыл-Агын, 6680 м, в долину спускаются два больших ледника. На юго-востоке, собственно совсем рядом, поднимается великолепная гора, похожая на Гроссглокнер. Хоть он и является всего лишь отрогом своего короля Курумды, но здесь он господствует, как могущественный наместник, прекрасный и благородный по форме. Мы охотно посетили бы его, если бы на несколько дней остановились здесь, где впервые достигли ледовых гор.
В 4 часа дня все снова были в седле. Привычные к горам лошади за недолгие три часа подняли нас наверх на перевал Кызыл-Арт, 4200 м - примерно 15 км пути и 800 м набора высоты. Благодаря хорошему обзору и некоторому везению, к ночи мы достигли лагеря, разбитого в стороне от дороги.
Теперь мы находились на южной стороне Заалая, то есть непосредственно в горной стране Памир. Его характерные признаки предстали здесь сразу в полной мере: холод, каменная пустыня подавляющей ширины, горы вблизи с округлыми каменистыми вершинами и вдали с гордыми ледовыми (ср. рис. 8). Финстервальдер, который сам поднимался на запад, заманил нас, троих альпинистов, на "Блоксберг" к востоку от дороги (примерно 4400 м). С трудом удалось нам из круглых камней построить желаемый тур. Вознаграждением был хороший вид на Курумды. Затем надо было снова спешить за большим караваном, часами по осыпям сухих русел истоков реки Маркан-Су и на перевал Уй-Булак. Как по волшебству, нам открылся совершенно потрясающий вид. Вдалеке внизу весело блестел голубой Кара-Куль. Вокруг него широкая равнина, серо-желтые осыпные поля, желтый лесс и светлый песок, кое-где в промежутках желто-зеленая степь и темно-зеленые пятна густого низкорослого кустарника. На берегу сверкают белые полосы соли, в самом озере ряд ярко коричневых скалистых островов, впереди скалы настоящего пустынного цвета, темно-коричневые и фиолетовые. В бесконечно широкой дали тонкий венок белоснежных гор. Надо всем этим золотое солнце и улыбающееся голубое небо (рис. 2).
До Кара-Куля и покинутого, но еще очень хорошо сохранившегося "Рабата" - армейского поста в его северо-восточном углу - было еще далеко. 2 июля на текущем с северо-востока обрамленном скудной травянистой порослью маленьком ручье (рис. 3) Рикмерс позволил разбить первый базовый лагерь, 3950 м. Привезенные издалека ящики, чемоданы, мешки с мукой, ячменем и зерном, канистры с маслом и бензином и даже дрова теперь громоздились здесь. Караван верблюдов отпустили, начался следующий большой этап диспозиционной работы Рикмерса. Там мы встретили Нёта и Шнайдера, все четверо альпинистов снова были вместе. Последовала обычная лагерная работа, затем пробная проявка фотографий и купание в слабо-соленом у устья ручья Кара-Куле. Алльвайн поднялся на осыпную гору высотой 4695 м построить тур для измерений Финстервальдера, Вин установил коротковолновой радиоприемник и прослушал сигналы точного времени из Западной Европы. После этого, наконец, мы получили лед и фирн под ногами.
